25 января, 2016

"Родная речь" и Набоков. Две книги о литературе (и не только).



Петр Вайль, Александр Генис. Родная речь. Уроки изящной словесности. М.: АСТ, Corpus, 2016.




Фотография дорогого Александра Сергеевича на обложке выглядит аллюзией на школьный учебник литературы. По задумке авторов, писателей и журналистов Петра Вайля и Александра Гениса, «Родная речь» - это и есть тот самый учебник, только интересный и не страшный. Много можно вычитать на просторах фейсбука о том, сколько невинных детских душ искалечил, к примеру, «Тарас Бульба». В моей душе Гоголь тоже оставил шрам после заучивания отрывка про степь. Знаменитые советские писатели-эмигранты с радостью выступили в роли психотерапевтов, и рассказали читателям о том, что «Горе от ума», к примеру  - это весело и про сегодня (даже не смотря на то, что книга была написана в 1989 году в США).
Идея авторов состоит в том, что критик - это талантливый читатель. То есть, говорить и писать о литературе может любой, кто умеет и любить читать. Правда, прежде чем рассуждать о новой книге Прилепина, хорошо бы ознакомится с «первоисточником». Таковыми вехами авторы «Родной речи» считают восемнадцать классиков русской литературы (на каждого по главе), двое из которых – сами литературные критики: Белинский и Добролюбов. Некоторым из них полагается добавка в виде школьного параграфа, что недвусмысленно указывает на предпочтения самих Вайля и Гениса: Пушкин, Лермонтов, Гоголь и Чехов разбираются не только в общем контексте своего творчества, но и на примере наиболее известного произведения.
Я очень жалею, что мне эта книга не попалась классе, так, в 9-ом: точно бы списывала с нее изложения. От рождения сентиментализма после выхода «Бедной Лизы» Карамзина, через псевдо-революционера Радищева и басни Крылова, через золотой век литературы, и далее – к непонятному Чернышевскому с его риторическим вопросом, и последнему русскому классику – Чехову, авторы ведут читателя по родным (но многими забытым) просторам отечественной литературы. «Родная речь» - это такая Алленовская «Полночь в Париже» для русских, где главный герой вызывает у зрителей черную зависть, когда его книгу рецензирует Гертруда Стайн, а Хемингуэй и Фицджеральд чокаются бокалом вина. Здесь же, читая двух советских эмигрантов, друзей Сергея Довлатова и знакомых Иосифа Бродского, мы так же можем спорить с писателями об их предпочтениях, рьяно защищать свои любимые произведения и просто вспоминать школьную программу (многие ли из нас помнят главную идею «Недоросли» Фонвизина?) Я, к примеру, долго не могла успокоиться после того как прочла совершенно невозможное сравнение «Грозы» Островского с «Госпожой Бовари». Зато освежила в памяти обеих.
В «Родной речи» авторы не стремятся затмить Неистового Виссариона, или злорадно указать на халатную недосказанность Достоевского . Они лишь предлагают относиться к немного запылившейся в сознании читателей школьной классике, как к литературе крайне увлекательной и интересной. И, в отличие от упомянутого выше Владимира Набокова (которого Вайль и Генис ласкового называют «эстет-экстремист»), не утверждают своего мнения единственно правильным и возможным. Александр Генис, кстати, сумел избежать подобного субъективизма дважды: второй раз – в своей книге «Уроки чтения. Камасутра книжника», вышедшей в редакции Елены Шубиной несколько лет назад.
«Родная речь» - это, скорее, не уроки изящной словесности, а краткий курс счастливой литературной жизни, приправленной качественным анализом текстов и интересными фактами из жизни классиков. Подобного рода книги лучше любой пропаганды справляются с повышением интереса к чтению в стране, где жгут труды Мераба Мамардашвили, и выламывают двери на выставку Валентина Серова.

Владимир Набоков. Лекции по русской литературе. М.: Азбука-Аттикус, 2014.




Владимир Набоков не просто эмигрировал из России, но и считал и называл себя американским писателем. В 1940-1950-е годы он читал лекции для студентов колледжа Уэлсли и Корнеллского университета США, посвященные русской и зарубежной литературе. Данный сборник был собран уже после его смерти американским библиографом и редактором Фрэдсоном Бауэрсом, который проделал масштабную работу, чтобы соединить воедино огромное количество материалов, оставленных величайшим интеллектуалом XX века. Бауэрс часто указывает в сносках зачеркнутые Набоковым фрагменты лекций, что точно разозлило бы педантичного Набокова, но точнее всего остального рисует его отношение к анализируемым писателям. Тем не менее, эти лекции выглядят вполне цельно, и позволяют увидеть способность Набокова подняться на уровень мастерства, которого достигали анализируемые им писатели.
Чтобы понять, насколько сложно интерпретировать Владимира Набокова, достаточно открыть изданную в 2009 году книгу «Лаура и ее оригинал», где приводится неструктурированный поток мыслей, понять который смог бы только сам автор. Еще сложнее Набокова переводить. В тексте лекций чуть ли не основным лейтмотивом идет непрекращающаяся критика переводов на английский язык. Он настаивает на том, что произведения русских классиков – феномен языка, а не идей. Издание «Азбуки» переведено замечательным переводчиками Виктором Голышевым, Григорием Дашевским и другими, что дает основание надеяться на благосклонность Набокова, (в тексте периодически приводятся фотокопии оригиналов лекций писателя на английском языке).
Владимир Набоков взял для анализа шесть классиков русской литературы (Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой, Чехов и Горький) и создал настоящую энциклопедию, которая поражает количеством фактов и уточнений, глубиной анализа и той скрупулезностью, с которой автор стремился донести до американских студентов свое видение родной прозы (что не мешало ему периодически вставлять реплики о их полной неспособности понять хоть что-то из того, что он говорит). Автор «Лолиты» и «Дара», «Приглашения на казнь» и «Защиты Лужина» явно испытывал наслаждение, разбирая произведения Гоголя и Толстого, снисходительно «трепал» по плечу Тургенева (мол, да, конечно, - цветочки, оборочки), и просто негодовал от Достоевского (его «Христа в каждом углу» и детективных промахов). Впрочем, читать лекции Набокова о Толстом – такое же удовольствие, как читать самого Льва Николаевича.
Существенная разница между тандемом Вайль-Генис и Набоковым состоит в том, что для первых двоих критик представляется лишь вдумчивым читателем, в то время как для второго он – художник слова. И на примере набоковских лекций мы видим, как могли бы выглядеть уроки той самой изящной словесности. Владимир Владимирович составлял подробные схемы маршрута Базарова и Аркадия в «Отцах и детях» Тургенева, делал карандашные наброски костюмов Кити в «Анне Карениной». Из всей книги видно, что больше всего Набоков восхищался Толстым. На примере разбора «Анны Карениной» рассказывается жизнь того времени: откуда в Россию ввозили устрицы, как одевались женщины на каток, какой был курс рубля по отношению к доллару (тринадцать рублей равнялись десяти долларам, господа!). При этом подробный пересказ и постоянное цитирование романа как бы говорит: здесь всё идеально, зачем что-то комментировать?
Конечно, с Набоковым можно не соглашаться во многом. К примеру, я, невзлюбив Флобера и его «Госпожу Бовари», с негодованием читала Набокова, который постоянно сравнивал ее с Карениной. Но если Вайль и Генис совпали с моим ощущением лишь наполовину (возможно, потому что я напрочь забыла и Карамзина, и Чернышевского), то Набоков попал в точку любовью к Толстому и Чехову, но вызвал недоумение своим снисхождением и критикой Тургенева, которого я страстно полюбила прошлым летом.
Если же есть желание понять, кого на самом деле Набоков считал великим русским писателем, то здесь достаточно будет привести следующую цитату из книги: «Оставляя в стороне его [Толстого] предшественников Пушкина и Лермонтова, всех великих русских писателей можно выстроить в такой последовательности: первый – Толстой, второй – Гоголь, третий – Чехов, четвертый – Тургенев. Читая Тургенева, вы знаете, что это – Тургенев. Толстого вы читаете потому, что просто не можете остановиться. Достоевский и Салтыков-Щедрин (последнего автор даже не посчитал нужным упомянуть в лекциях) со своими низкими оценками не получили бы у меня похвальных листов». О Горьком же Набоков говорит не столько в контексте его литературного наследия, сколько о том, как много испытаний и боли выпало на долю этого малообразованного и несуразного писателя.

Комментариев нет:

Отправить комментарий